| Если вы до сих пор не знакомы с уникальным талантом Джорджа Оруэлла - самое время исправить это досадное недоразумение. В Великобритании, да и во всем мире он является признанным литературным классиком середины 20 века. Наиболее известные его художественные произведения это роман "1984" и повесть "Скотный двор". Эти книги достойны отдельных рецензий, поэтому не будем вдаваться в подробности, просто поверьте мне на слово, что это потрясающие и необыкновенные произведения. Но ко всем прочим достоинствам, Оруэлл был весьма своеобразным философом, отличным журналистом и человеком порой радикальных взглядов. Его творческое наследие пестрит различными жанрами, в каждом из которых он если не великолепен, то достоин как минимум. Сегодня я предлагаю вашему вниманию его произведение: "Памяти Каталонии". Это воспоминания, журналистский отчет, философское эссе и в даже немного художественная проза. Почему и как появилось это произведение? И в чем же его ценность? Извольте, я постараюсь пояснить. |
ОзнакомитьсяВыдержка из диплома, об участии Оруэлла в Испанской войне:
В 1936 Джордж Оруэлл женился на Эйлин О'Шонесси – «умной и очаровательной женщине», как характеризовал ее один из его друзей. Вскоре, после начала гражданской войны в Испании, писатель отправился в Барселону в качестве корреспондента одного из лондонских еженедельников, где присоединился к партизанскому отряду ПОУМ* . В 30-е годы Оруэлл придерживался социалистических взглядов. Как и многие другие писатели, он совершил путешествие в Испанию, чтобы написать о гражданской войне. Он сражался на стороне милиции рабочей марксистской партии и получил пулевое ранение в горло.** Когда сталинисты в свою очередь стали преследовать анархистов и друзья Оруэлла оказались в тюрьме, ему с женой удалось вырваться из этого хаоса. Война заставила его встать на сторону английского социализма, сделала его ярым противником коммунизма. Его книгу об испанских событиях, «Памяти Каталонии», удалось напечатать в 1938 году, однако она была холодно принята интеллигентами левого крыла, которые считали коммунистов героями этой войны.
*Объединенная рабочая марксистская партия
**Ранение оказалось не смертельным, но на некоторое время лишило Оруэлла возможности владеть голосом и полноценно действовать правой рукой.
По словам Оруэлла, Испанская война и другие события 1936-1937 годов нарушили в нем равновесие; с тех пор писатель уже знал, где его место. Каждая всерьез написанная автором с 1936 года строка прямо или косвенно была против тоталитаризма и за демократический социализм, как он его понимал.
Испанская кампания не прошла бесследно для Джорджа. Она лишила его многих иллюзий. В том числе похвального и немного наивного желания творить историю:
В крайнем негодовании и раздражении я вновь занял свой пост на крыше. Когда человек принимает участие в подобных событиях, он, надо полагать, пусть и в маленьком масштабе, но творит историю и вправе чувствовать себя исторической личностью. Однако почувствовать себя таковой никогда не удается, потому что в такие времена конкретные подробности заслоняют все остальное. На протяжении всего периода уличных боев я даже не попытался по всем правилам "проанализировать" положение, чем так лихо занимались журналисты, находившиеся за сотни миль от места действия. Чаще всего я думал не о том, кто прав и кто виноват в этой злосчастной междоусобной потасовке, а просто о том, до чего же утомительно и скучно день и ночь торчать на этой постылой крыше и до чего же хочется есть: мы ведь с понедельника не имели нормальной горячей пищи и совсем оголодали. Все время меня мучила мысль о том, что сразу по окончании этой заварушки мне предстоит возвратиться на фронт. Было от чего лезть на стенку. Проведя сто пятнадцать дней на передовой. я вернулся в Барселону с жаждой немного пожить в покое и удобстве, а вместо этого должен был сиднем сидеть на крыше напротив гражданских гвардейцев, которым все это так же обрыдло, как и мне. Время от времени гвардейцы махали рукой и кричали мне, что они -- "рабочие" (этим они как бы выражали надежду, что я не стану в них стрелять), но сами-то наверняка открыли бы огонь, если бы им приказали. Нет, если здесь и творили историю, то я этого не почувствовал. Скорее это напоминало изнурительно трудный период фронтовой службы, когда из-за нехватки личного состава приходилось непомерно долгие часы стоять в карауле; в обоих случаях, вместо того чтобы совершать геройские подвиги, ты должен был просто торчать на своем посту, изнывая от скуки и чуть не падая от желания спать, совершенно безучастный к тому, что все это значит.
По мере прочтения этой книги я с удивлением открыла для себя, что Оруэлл не только прожженный циник, но и глубоко в душе настоящий поэт, несмотря на то, какие страшные пейзажи ему пришлось описывать:
Проводя время на крыше, я дивился безумию всего происходящего. За оконцами обсерватории город лежал как на ладони: на многие мили взору открывалась панорама высокие стройных зданий, стеклянных куполов и фантастически изогнутых крыш, покрытых ярко-зеленой и медно-красной черепицей, а за всем этим виднелась на востоке мерцающая бледно-голубая полоска моря. (Я увидел отсюда море впервые после приезда в Испанию.) И весь этот огромный город с миллионным населением охвачен каким-то яростным бездействием, оцепенел в каком-то грохочущем неподвижном кошмаре. На залитых солнцем улицах не было ни души. В городе ничего не происходило, если не считать того, что из-за барри кад и из окон, заложенных мешками с песком, неслись навстречу друг другу потоки пуль.
Всякое движение на улицах полностью остановилось; там и сям стояли на Рамблас трамваи, застывшие в неподвижности с того момента, когда из них повыпрыгивали напуганные стрельбой вагоновожатые. И все время продолжался несмолкающий дьявольский грохот, отраженный от тысяч каменных зданий, как будто над городом гремела страшная тропическая гроза. Трах-трах-тах, тарарах, бум, бах, -- иногда пальба, ослабевая, распадалась на отдельные выстрелы, потом вновь сливалась в оглушительную трескотню, но при свете дня она не прекращалась ни на минуту и возобновлялась прямо с восходом солнца.
Памяти Каталонии - очень честный дневник автора, в котором он делится с читателем разочарованием, горечью, непониманием от того, к каким ничтожным и низменным результатам приводит воплощение высоких идеалов в жизнь. Для тех, кто когда либо бып в Барселоне или еще только собирается туда, открывается уникальная возможность прогуляться по городу 1936/7 года. Смятение умов, огромное количество партий и организаций (ПОУМ, НКТ, ФАИ,, ВСТ, ОСПК)), пересматривающих союзы каждый божий день, и в силу этого слабовато противостоящие фашистскому режиму Франко. Простые люди, волей неволей вовлеченные в уличные стычки... Великолепный и непередаваемый портрет эпохи, Испании и Барселоны в частности.
Для патриотов нашей страны во всех ее проявлениях - неоднократные упоминания СССР, троцкистов и ОГПУ (Объединенное государственное политическое Управление) Вся сила в деталях) Не поленитесь смаковать их и рассматривать с разных сторон. Они того стоят) Заодно общеевропейскую историю подтянете.
Всем-всем-всем советую. Без исключения.
И напоследок божественное описание/признание:
Подробности этой последней поездки до странности отчетливо запечатлелись в моей памяти. На сей раз я путешествовал в ином, более созерцательном настроении, чем все минувшие месяцы. В кармане у меня лежали свидетельство об увольнении, скрепленное печатью 29-й дивизии, и медицинская справка, удостоверяющая, что я "признан негодным". Теперь я мог свободно выехать в Англию и, следовательно, получил возможность, едва ли не впервые, осмотреть Испанию. На осмотр Барбастро у меня был целый день, так как поезд на Барселону отправлялся раз в сутки. Прежде я видел Барбастро лишь мельком, и он воспринимался мной просто как часть панорамы войны: этакое серенькое, грязное, холодное местечко, полное урчащих грузовиков и солдат в замызганной форме. Теперь это был как бы совершенно иной город. Бродя по нему, я замечал прелесть кривых улочек, старинных каменных мостов, винных лавок с большими влажными бочками высотой в человеческий рост и манящих взор полуподвальных мастерских, где ремесленники выделывали колеса для повозок, кинжалы, деревянные ложки и бурдюки из козьих шкур. Я понаблюдал за мастером, изготовлявшим бурдюк, и не без интереса обнаружил неизвестный мне дотоле факт: бурдюки, оказывается, делают шерстью внутрь, притом шерсть не удаляют, так что на самом деле вы глотаете чистейший козий волос. А я-то месяцами пил из бурдюков, не подозревая об этом! На окраине города неглубокая речка с зеленоватой водой цвета нефрита обтекала отвесный утес, на вершине которого лепились к скалам дома -- из окна своей спальни их обитатели могли поплевывать в воду со стофутовой высоты. В расселинах утеса жило множество голубей. А в Лериде на карнизах старых домов с осыпающимися стенами гнездились тысячи и тысячи ласточек, так что издали узор из ласточкиных гнезд напоминал какую-то вычурную лепнину в стиле рококо. Как странно, что почти полгода я не замечал подобных вещей! С увольнительной в кармане я снова чувствовал себя человеком и даже чуть-чуть туристом. Может быть, впервые я ощутил: я и впрямь в Испании, стране, побывать в которой мечтал всю жизнь. На тихих окраинных улочках Лериды и Барбастро я, кажется, поймал то мимолетное впечатление, тот далекий отблеск Испании, что живет в воображении каждого. Испании горных цепей с зубчатыми снежными вершинами, живописных козопасов, темниц инквизиции, мавританских дворцов, черных верениц мулов на извилистых тропах, серых оливковых деревьев и лимоновых рощ, девушек в черных мантильях, вин Малаги и Аликанте, соборов, кардиналов, корриды, цыган, серенад. Одним словом, Испании. Из всех стран Европы эта страна наиболее властно завладела моим воображением. Как жаль, что, когда я наконец-то выбрался сюда, мне удалось повидать только этот северо-восточный угол, да еще в разгар военной сумятицы и преимущественно в зимнее время.
В Барселону я вернулся поздно вечером, такси нигде не было. Поскольку пробираться в санаторий имени Маурина, расположенный за городской чертой, не имело смысла, я направился в гостиницу "Континенталь", поужинав по дороге в каком-то ресторанчике. Помню, я разговорился там с патриархально-заботливым официантом об отделанных медью дубовых кувшинчиках, в которых подавали вино. Я сказал, что хотел бы купить целый набор таких и увезти домой, в Англию. Официант посочувствовал: что и говорить, кувшины красивые, только сегодня их нигде не купишь. Их больше никто не изготовляет -- да и никто сейчас ничего не изготовляет. Война! Такая жалость! Мы вместе пожалели о том, что идет война, и я ощутил себя туристом. Понравилась ли мне Испания, учтиво спрашивал официант, приеду ли я в Испанию снова? О да, обязательно приеду! Наша беседа запечатлелась у меня в памяти своим мирным тоном, составившим такой контраст с тем, что последовало за этим.