Марина и Сергей Дяченко. Vita Nostra. Я читаю эту книгу, как главная героиня читала текстовые модули. Единственная разница в том, что Саше поначалу было противно. Мне стало противно не сразу, а чуть погодя. Но оторваться я уже не могла. Нет, никак. Слишком хорош слог. Да и чувство отвращения к происходящему быстро сменилось жадным интересом: "А зачем все?" Откладывая книгу, выходя из вагона метро, мне казалось, что все мое восприятие изменилось, мысли текут свободно, и сформулировать их - ну никаких проблем. Очень понравилась книга.
Михаил Веллер. Мое дело. Я никогда раньше не слышала эту фамилию. Ну может где и встречалась, но совершенно не задержалась в моей голове.
Рецензию на эту совершенно не фантастическую книгу я опять же прочла в журнале "Мир Фантастики". В разделе "Другие книги". Наткнулась в магазине, купила. Месяца 2 я читала по паре страниц в неделю за обедом, чувствуя ,что книга-то крепкая. ЧТо книгу стоит прочитать. Просто дома я читаю редко, а взять в дорогу все никак не предсталялось возможности.
Это - вещь! Ее стоило бы прочесть до составления списка, ибо Веллер просто-таки припечатывает перечислением великих книг и рассказов. По пишет о них так, что вся замираешь в предвкушении.
Эта книга - автобиография писателя. Написанная с юмором, порой руганью, но меня не покидает ощущение, будто я прикосаюсь к чему-то великому. Так "вкусно" он расписывал бытье на филфаке ЛГУ, что мне остро зажалелось, что я не учусь там же (см. цитаты). Хотя никогда не хотела гумманитарного образования.
Много о восприятии слова. Поняла ,что читать я совершенно не умею. Но еще поняла не совершенно. Вот когда научусь - наверняка полноценно осознаю свою прошлую ущербность. А пока образования не хватает. Я глотаю книги через абзацы, не замечая львиной доли красоты (если таковая есть, конечно).
читать дальше"А вот как люди сколачивали фразу!.. Как чисто и точно пригоняли слова друг к другу! И слова брались такие, чтоб вставало за фразой панорамное, объемное содержание!
Ты раскрываешь книгу - наугад. Прочитываешь фразу. Всматриваешься в нее, вслушиваешься. Ты настраиваешь внутренний бинокль на резкость - медленно, тихо, внимательно крутишь. И вдруг ловишь швы, узлы, каждое слово выступает выпукло, как камень в кладке стены. И ты видишь, что никакая это не ровная поверхность, не монолит безликий, выполняющий лишь функцию стены - ты видишь точность подгонки, и как выбирал каменщик размер и форму камней, и как удобно и прочно приставлял один к другому. И ты ахаешь: как мог раньше не видеть этого мастерства?"
Это третья автобиография, что я читаю. Есенин, Никитин, Веллер. Читаешь Веллера и вспоминаешь Никитина - в них обоих упертость, упрямство даже и злая решительность. "А я - смогу! А я - напишу!" - слышится в описании их пути. И сразу собственные личные проблемы кажутся мелкими и не существенными. Потому что хочется жить, как они. Как в стихотворении Киплинга:
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег:
Тогда весь мир ты примешь как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Жить хочется. Уверенно, яростно, жить не смотря ни на что. Обязательно перечитаю ее. Медленно и вдумчиво.***
Цитаты про филфак ЛГУБлистательный Георгий Пантелеймонович Макогоненко, профессор и завкафедрой русской литературы, седеющий и грузнеющий светский лев лет пятидесяти трех-пяти, член Ученого совета Пушкинского дома и чего угодно, входит в "большую" двенадцатую аудиторию читать свою лекцию из курса первой половины ХIX века. Еще не вошел - готовится!
Звонок прогремел оглушительно и бесконечно. Коридоры опустели, двери в аудиторию закрылись. Со второго этажа спускается Макогон, останавливается за углом в коридоре и смотрит на часы. Выжидает.
Он в шикарном сером костюме. В шелковом, похоже, галстуке. Всегда очень аккуратно подстрижен недлинно и причесан. Всегда благоухает дорогим одеколоном.
Он ставит портфель в левую руку - и с сигаретой в правой стартует с места на третьей скорости! Дверь с треском распахивается, портфель по дуге летит за кафедру, Макогон врубает речь на ходу:
- Итак, в прошлый раз мы с вами говорили, что когда Пушкин поселился во дворце графа Воронцова...
Аудитория в атасе. Девицы повосторженнее писают кипятком.
Однажды, опаздывая на лекцию, я из конца коридора насладился этим серийным спектаклем. Он играл!!! Ему было не все равно!!! Он был пижон!!! Он наслаждался своей работой в родном университете!!!
***
- Коллеги, - с тонированной академичностью обращались к нам профессора. С самого первого курса...
Невозможно вообразить, чтобы преподаватель обратился к студенту на "ты", или повысил голос, или сказал что-то грубое. Исключение было одно, всеми принимаемое: если на экзамене оказывался полный балбес, экзаменатор мог попросить его открыть дверь аудитории и в эту дверь выбрасывал его зачетку вон в коридор. Это выражало, что незнание студента воспринимается как запредельное хамство.
В дверях седой профессор пропускал семнадцатилетнюю студентку вперед, и это было нормально.
Невозможно вообразить, чтобы даже старшекурсник обратился в преподавателю-аспиранту на пару лет старше себя не по имени-отчеству. Невозможно вообразить, чтобы в присутствии студентов, в официальной обстановке, сто лет как приятели профессора обращались друг к другу по имени и на "ты": такое было только вне служы, вне публики.
<...>
Если ты самостоятельной точкой зрения возражал преподавателю - он расплывался: это был комплимент - его студент думал! его студент интересовался и въъезжал в предмет!
Вольнодумство поощрялось. Разномыслие поощрялось. Любые выходы за пределы и границы программы вызывали у преподавателей вздох: можно погулять за забором, отвести душу и поточить лясы на любимые темы.