А вы знакомы с Тардис Мастера? (c) Amaris
 |
Если вы до сих пор не знакомы с уникальным талантом Джорджа Оруэлла - самое время исправить это досадное недоразумение. В Великобритании, да и во всем мире он является признанным литературным классиком середины 20 века. Наиболее известные его художественные произведения это роман "1984" и повесть "Скотный двор". Эти книги достойны отдельных рецензий, поэтому не будем вдаваться в подробности, просто поверьте мне на слово, что это потрясающие и необыкновенные произведения. Но ко всем прочим достоинствам, Оруэлл был весьма своеобразным философом, отличным журналистом и человеком порой радикальных взглядов. Его творческое наследие пестрит различными жанрами, в каждом из которых он если не великолепен, то достоин как минимум. Сегодня я предлагаю вашему вниманию его произведение: "Памяти Каталонии". Это воспоминания, журналистский отчет, философское эссе и в даже немного художественная проза. Почему и как появилось это произведение? И в чем же его ценность? Извольте, я постараюсь пояснить. |
ОзнакомитьсяВыдержка из диплома, об участии Оруэлла в Испанской войне:
В 1936 Джордж Оруэлл женился на Эйлин О'Шонесси – «умной и очаровательной женщине», как характеризовал ее один из его друзей. Вскоре, после начала гражданской войны в Испании, писатель отправился в Барселону в качестве корреспондента одного из лондонских еженедельников, где присоединился к партизанскому отряду ПОУМ* . В 30-е годы Оруэлл придерживался социалистических взглядов. Как и многие другие писатели, он совершил путешествие в Испанию, чтобы написать о гражданской войне. Он сражался на стороне милиции рабочей марксистской партии и получил пулевое ранение в горло.** Когда сталинисты в свою очередь стали преследовать анархистов и друзья Оруэлла оказались в тюрьме, ему с женой удалось вырваться из этого хаоса. Война заставила его встать на сторону английского социализма, сделала его ярым противником коммунизма. Его книгу об испанских событиях, «Памяти Каталонии», удалось напечатать в 1938 году, однако она была холодно принята интеллигентами левого крыла, которые считали коммунистов героями этой войны.
*Объединенная рабочая марксистская партия
**Ранение оказалось не смертельным, но на некоторое время лишило Оруэлла возможности владеть голосом и полноценно действовать правой рукой.
По словам Оруэлла, Испанская война и другие события 1936-1937 годов нарушили в нем равновесие; с тех пор писатель уже знал, где его место. Каждая всерьез написанная автором с 1936 года строка прямо или косвенно была против тоталитаризма и за демократический социализм, как он его понимал.
Испанская кампания не прошла бесследно для Джорджа. Она лишила его многих иллюзий. В том числе похвального и немного наивного желания творить историю:
В крайнем негодовании и раздражении я вновь занял свой пост на крыше. Когда человек принимает участие в подобных событиях, он, надо полагать, пусть и в маленьком масштабе, но творит историю и вправе чувствовать себя исторической личностью. Однако почувствовать себя таковой никогда не удается, потому что в такие времена конкретные подробности заслоняют все остальное. На протяжении всего периода уличных боев я даже не попытался по всем правилам "проанализировать" положение, чем так лихо занимались журналисты, находившиеся за сотни миль от места действия. Чаще всего я думал не о том, кто прав и кто виноват в этой злосчастной междоусобной потасовке, а просто о том, до чего же утомительно и скучно день и ночь торчать на этой постылой крыше и до чего же хочется есть: мы ведь с понедельника не имели нормальной горячей пищи и совсем оголодали. Все время меня мучила мысль о том, что сразу по окончании этой заварушки мне предстоит возвратиться на фронт. Было от чего лезть на стенку. Проведя сто пятнадцать дней на передовой. я вернулся в Барселону с жаждой немного пожить в покое и удобстве, а вместо этого должен был сиднем сидеть на крыше напротив гражданских гвардейцев, которым все это так же обрыдло, как и мне. Время от времени гвардейцы махали рукой и кричали мне, что они -- "рабочие" (этим они как бы выражали надежду, что я не стану в них стрелять), но сами-то наверняка открыли бы огонь, если бы им приказали. Нет, если здесь и творили историю, то я этого не почувствовал. Скорее это напоминало изнурительно трудный период фронтовой службы, когда из-за нехватки личного состава приходилось непомерно долгие часы стоять в карауле; в обоих случаях, вместо того чтобы совершать геройские подвиги, ты должен был просто торчать на своем посту, изнывая от скуки и чуть не падая от желания спать, совершенно безучастный к тому, что все это значит.
По мере прочтения этой книги я с удивлением открыла для себя, что Оруэлл не только прожженный циник, но и глубоко в душе настоящий поэт, несмотря на то, какие страшные пейзажи ему пришлось описывать:
Проводя время на крыше, я дивился безумию всего происходящего. За оконцами обсерватории город лежал как на ладони: на многие мили взору открывалась панорама высокие стройных зданий, стеклянных куполов и фантастически изогнутых крыш, покрытых ярко-зеленой и медно-красной черепицей, а за всем этим виднелась на востоке мерцающая бледно-голубая полоска моря. (Я увидел отсюда море впервые после приезда в Испанию.) И весь этот огромный город с миллионным населением охвачен каким-то яростным бездействием, оцепенел в каком-то грохочущем неподвижном кошмаре. На залитых солнцем улицах не было ни души. В городе ничего не происходило, если не считать того, что из-за барри кад и из окон, заложенных мешками с песком, неслись навстречу друг другу потоки пуль.
Всякое движение на улицах полностью остановилось; там и сям стояли на Рамблас трамваи, застывшие в неподвижности с того момента, когда из них повыпрыгивали напуганные стрельбой вагоновожатые. И все время продолжался несмолкающий дьявольский грохот, отраженный от тысяч каменных зданий, как будто над городом гремела страшная тропическая гроза. Трах-трах-тах, тарарах, бум, бах, -- иногда пальба, ослабевая, распадалась на отдельные выстрелы, потом вновь сливалась в оглушительную трескотню, но при свете дня она не прекращалась ни на минуту и возобновлялась прямо с восходом солнца.
Памяти Каталонии - очень честный дневник автора, в котором он делится с читателем разочарованием, горечью, непониманием от того, к каким ничтожным и низменным результатам приводит воплощение высоких идеалов в жизнь. Для тех, кто когда либо бып в Барселоне или еще только собирается туда, открывается уникальная возможность прогуляться по городу 1936/7 года. Смятение умов, огромное количество партий и организаций (ПОУМ, НКТ, ФАИ,, ВСТ, ОСПК)), пересматривающих союзы каждый божий день, и в силу этого слабовато противостоящие фашистскому режиму Франко. Простые люди, волей неволей вовлеченные в уличные стычки... Великолепный и непередаваемый портрет эпохи, Испании и Барселоны в частности.
Для патриотов нашей страны во всех ее проявлениях - неоднократные упоминания СССР, троцкистов и ОГПУ (Объединенное государственное политическое Управление) Вся сила в деталях) Не поленитесь смаковать их и рассматривать с разных сторон. Они того стоят) Заодно общеевропейскую историю подтянете.
Всем-всем-всем советую. Без исключения.
И напоследок божественное описание/признание:
Подробности этой последней поездки до странности отчетливо запечатлелись в моей памяти. На сей раз я путешествовал в ином, более созерцательном настроении, чем все минувшие месяцы. В кармане у меня лежали свидетельство об увольнении, скрепленное печатью 29-й дивизии, и медицинская справка, удостоверяющая, что я "признан негодным". Теперь я мог свободно выехать в Англию и, следовательно, получил возможность, едва ли не впервые, осмотреть Испанию. На осмотр Барбастро у меня был целый день, так как поезд на Барселону отправлялся раз в сутки. Прежде я видел Барбастро лишь мельком, и он воспринимался мной просто как часть панорамы войны: этакое серенькое, грязное, холодное местечко, полное урчащих грузовиков и солдат в замызганной форме. Теперь это был как бы совершенно иной город. Бродя по нему, я замечал прелесть кривых улочек, старинных каменных мостов, винных лавок с большими влажными бочками высотой в человеческий рост и манящих взор полуподвальных мастерских, где ремесленники выделывали колеса для повозок, кинжалы, деревянные ложки и бурдюки из козьих шкур. Я понаблюдал за мастером, изготовлявшим бурдюк, и не без интереса обнаружил неизвестный мне дотоле факт: бурдюки, оказывается, делают шерстью внутрь, притом шерсть не удаляют, так что на самом деле вы глотаете чистейший козий волос. А я-то месяцами пил из бурдюков, не подозревая об этом! На окраине города неглубокая речка с зеленоватой водой цвета нефрита обтекала отвесный утес, на вершине которого лепились к скалам дома -- из окна своей спальни их обитатели могли поплевывать в воду со стофутовой высоты. В расселинах утеса жило множество голубей. А в Лериде на карнизах старых домов с осыпающимися стенами гнездились тысячи и тысячи ласточек, так что издали узор из ласточкиных гнезд напоминал какую-то вычурную лепнину в стиле рококо. Как странно, что почти полгода я не замечал подобных вещей! С увольнительной в кармане я снова чувствовал себя человеком и даже чуть-чуть туристом. Может быть, впервые я ощутил: я и впрямь в Испании, стране, побывать в которой мечтал всю жизнь. На тихих окраинных улочках Лериды и Барбастро я, кажется, поймал то мимолетное впечатление, тот далекий отблеск Испании, что живет в воображении каждого. Испании горных цепей с зубчатыми снежными вершинами, живописных козопасов, темниц инквизиции, мавританских дворцов, черных верениц мулов на извилистых тропах, серых оливковых деревьев и лимоновых рощ, девушек в черных мантильях, вин Малаги и Аликанте, соборов, кардиналов, корриды, цыган, серенад. Одним словом, Испании. Из всех стран Европы эта страна наиболее властно завладела моим воображением. Как жаль, что, когда я наконец-то выбрался сюда, мне удалось повидать только этот северо-восточный угол, да еще в разгар военной сумятицы и преимущественно в зимнее время.
В Барселону я вернулся поздно вечером, такси нигде не было. Поскольку пробираться в санаторий имени Маурина, расположенный за городской чертой, не имело смысла, я направился в гостиницу "Континенталь", поужинав по дороге в каком-то ресторанчике. Помню, я разговорился там с патриархально-заботливым официантом об отделанных медью дубовых кувшинчиках, в которых подавали вино. Я сказал, что хотел бы купить целый набор таких и увезти домой, в Англию. Официант посочувствовал: что и говорить, кувшины красивые, только сегодня их нигде не купишь. Их больше никто не изготовляет -- да и никто сейчас ничего не изготовляет. Война! Такая жалость! Мы вместе пожалели о том, что идет война, и я ощутил себя туристом. Понравилась ли мне Испания, учтиво спрашивал официант, приеду ли я в Испанию снова? О да, обязательно приеду! Наша беседа запечатлелась у меня в памяти своим мирным тоном, составившим такой контраст с тем, что последовало за этим.
@темы: Хочу поделиться прочитанным, Это вещь!, Цитаты, Мой прогресс
-
-
11.08.2011 в 23:42-
-
11.08.2011 в 23:45Вот-вот... вечная проблема различных "Народных партий" любой страны мира. Будут грызть друг друга, пока самые опасные противники постоят в сторонке и подождут ослабления всех конкурентов)
-
-
12.08.2011 в 00:00-
-
12.08.2011 в 00:08такие невозможные персонажи к сожалению бывают не только в армии и не только в испанской)
-
-
12.08.2011 в 00:18Встречаем мы с Вороновым испанского центуриона (то есть командира
солдатской сотни). Спрашиваем: - Слушай, ты знаешь, где фашистский передний
край? - Знаю, - отвечает. - Покажи нам поближе. Не побоишься?.
Центурион презрительно рассмеялся: - Пойдемте!
Мы были уверены, что он выведет нас на передовой наблюдательный пункт,
куда мы направлялись, и из удобного места покажет расположение вражеских
окопов. Но что-то слишком долго мы идем. Прячемся за кусты, за рощицы,
пересекаем мелкие овраги. Надвигается ночь. Где же противник? Впереди
заалело пламя костра. В небольшой балке виднелись неподалеку фигуры часовых,
а еще ближе сидел солдат. Центурион протянул руку и прошептал: - Фашисты!
Оказалось, он понял нас буквально и подвел к фашистским позициям
вплотную.
Не знаю, то ли не заметили нас караульные, то ли приняли в сумерках за
своих, но назад отошли мы благополучно. Когда вернулись, напряжение спало.
Стали мы тут сетовать: - Куда же ты нас потащил? Хотел в плен франкистам
сдать?
Испанец обиделся. Его попросили показать фашистов, он сделал максимум
возможного. Где же признательность? Инцидент завершился общим смехом. Мы
пожали парню руку и распрощались.
Подобные случаи, свидетельствовавшие о незаурядной личной храбрости
испанских анархистов, внушали надежду на успех. Увы, объективный момент
оказался сильнее субъективного. Никакие личные данные не смогли
компенсировать анархистской дезорганизованности. Это проявилось в первый же
день наступления. Интербригада была готова выполнить приказ, но главного
командира анархистов нигде нельзя было отыскать. Не думаю, чтобы он струсил.
Скорее, позабыл об условленном часе или просто отнесся наплевательски к
собственным обязанностям. Ведь понятия "порядок", "армия", "государственный
долг", "дисциплина" у анархистов не только отсутствовали, но и были ими
презираемы.
Тогда мы с Вороновым решили заменить командира. Войска находились в
окопах. Мы вышли вперед, дали команду к атаке и пошли в полный рост. Бойцы
закричали: "Браво!" - но никто не поднялся. Идем дальше, оглядываемся: мы
по-прежнему \143\ шагаем под выстрелами вдвоем. Возвращаемся, уговариваем,
кричим, просим, стыдим... Ничего не помогает. Атака сорвалась. Тем временем
13-я интербригада перешла в наступление, как и было условлено. Фашисты,
воспользовавшись несогласованностью действий, перебросили против нее главные
силы, нанесли ей потери и остановили. Операция на этом участке не удалась.